Странные образы

 

 

Литература – это, прежде всего, музыка. Она должна возбуждать чувства. Поэтому неудивительно, что смысла в ней нет. Она рождается в странных образах. Я попытался донести до Тебя эти странные образы. Пойми меня.

 

господин К.

 

 

Честолюбивое солнце

В солнце раздался хохот. Он клокотал по всей поверхности шара, с трудом пробираясь сквозь болота, волочась по зарослям кустарника и репейника, цепляясь за ветки деревьев и колючки. Поток пронзительного визга разлился на небе тучей и мигом обрушился в воду. В воде плавали какие-то странные замысловатые создания. Их глаза ритмично выплывали на поверхность водной глади, создавая при этом радужную рябь. Это - сердце, покрытое опухолям, вздымалось из глубины озера. Каждый глаз занимал свое место на поверхности воды и впивался в солнце. Именно в этот момент слышался хохот. И снова униженные глаза или чье-то больное сердце погружались в воду: бессмысленно и беззвучно.

 

 

Палец в щеке

В щеке был какой-то палец. Он извивался и царапал щеку. Услышав крик изо рта, он понял, что задел за живое и продолжил впиваться в глазницу. Палец почувствовал, что погружается во что-то влажное и горячее, что по нему течет какая-то жидкость. Он копался в течение долгих, томительных для него минут, а изо рта вылетали обрывки какой-то песни. Нет, это играл граммофон, а рот его перекрикивал, вставляя свои бездарные, ненужные и никому в комнате непонятные выкрики в текст песни. Вдруг палец почувствовал холод в верхней части, свежий прохладный ветер задувало под влажный ноготь, раздражая каждый его нерв, покрывая мурашками весь палец. Палец весь сморщился и залез обратно в свою норку под кожей.

 

 

Печальное яблоко

Печальное яблоко покатилось к фонарю. Оно желало света. Темно яблоко ударилось об фонарик и распалось на 6 долек. Стало совсем темно. Минута молчания прошла для яблока также незаметно, как и вечность до этого. Каждая долька смирно покоилась на салфетке и плакала. В трещине было тепло и скоро дольки стали обливаться яблочным потом. Он густыми ручьями покрывал беспомощную салфетку и от этого ей становилось невыносимо гнусно. В этой галлюцинации салфетка погружалась в бесконечность времени и забывалась в бреду. Вдруг фонарик включился и озарил салфетку ослепительно ярким светом. Все затряслось и задвигалось. Что-то огромное и непонятное вылезло из глубокой тьмы и уставилось на всех круглым глазом без зрачка. Все поникли и принялись бормотать что-то, слово ошарашенные. Тут из глаза вылез зрачок и дружелюбно улыбнулся. Фонарик закряхтел и потух. Глаз был больше не нужен. Никому не нужна была его радость. Довольное яблоко снова вернулось к своей печали.

 

 

Разорванные валенки

Разорванные валенки валяются по всей тайге. Они висят на деревьях, спрятаны под кустами, стекают по реке и смываются потоками грязи вдоль улиц. По всей тайге расклеены объявления: вознаграждение за поимку Разрывателя валенок 1 миллион долларов. Скоро все погибнет. Звери с ужасом прячут свои копыта и лапы в сене. Люди бегают по хаткам с пустыми ведрами в поисках угля, но уголь нигде не продается – его весь засыпают в печи и растапливают их до белого каления в страхе замерзнуть. Белые медведи обваливают деревья и обкладывают ими свои берлоги, тюлени выпивают всю воду, поедают снег, лед – пытаясь спастись от Разрывателя валенок. Никто не смеет прикоснуться к разорванным валенкам. Словно над трупами, совершают короткие обряды погребения, поют прощальную песнь и отправляют в последний путь. Все валенки разорваны, чего еще ждать от него!

 

 

Черное солнце

Величина завопила. Колыхнулась яма. Упал дятел. Тонкая линия очертила горизонт и звонко распалась, столкнувшись с деревом. Дятел взлетел в небо, но запутался в ветках дуба. Мрачное солнце разлило на нем черную, как нефть, краску тени. Грубо по небу расползались облака. Они царапали поверхность лазурного неба своими острыми углами, цеплялись за солнце, карабкались к дубу и заползали в его густую гриву, как воши. А там прыгали с ветки на ветку маленькими злобными тучками, скалились и звонко перекрикивались. Музыка их криков уносилась в небо и там разрывала толстые, густые, ленивые тучи на маленькие кусочки, превращая их тоже в звонкую музыку. Солнце рванулось к основанию ствола дерева и начало грызть его кору. Сотни солнечных муравьев расползались по всей кроне дерева и стали его больно кусать. Ужасное черное солнце таращилось своим единственным слепым глазом вверх на крону дерева, которая, словно в ознобе, тряслась своими худенькими веточками. И от этого музыка становилась еще звонче и тревожнее. Вдруг с неба стали падать огромные каменные глыбы. Гробовой грохот разнесся по всей земле и укрыл ее черным халатом. Мертвящая пустота с жадностью глотала льющуюся музыку. Вечная бездонная тишина сливалась с мраком и пустотой и уходила в себя. Дерева уже не было. Оно потерялось в круговороте бесконечности.

 

 

Снег

Снег вошел в мои вены. Он забил каждый капилляр, вылазил из-под ногтей и сыпался изо рта, ушей, глаз. Мои вены продолжали дрожать, словно живые. Я чувствовал себя хрустальным дворцом. На миг все прекратилось, я превратился в одинокую льдину человеческой формы, плывущую вдоль какого-то канала по течению. Время от времени мой каркас цеплялся за одиноко стоящие айсберги, и дрожь от удара проносилась по всему моему телу, пронизывая каждый хрустальный микрон моего тела. То тут, то там я замечал чаек, взобравшихся на вершину айсберга. Они с холодным ужасом взирали на меня со своей высоты, изредка слетая вниз, чтобы раз-другой клюнуть по моей ледяной оболочке, но безрезультатно. Вдруг у меня изо рта струей посыпался снег. Он рассыпался по всему телу, так, что, в конце концов, закрыл мне обзор, и я мог только чувствовать, как снежинки вылетают у меня изо рта, царапая мои потрескавшиеся губы, остро впиваясь в десны.

 

 

Танец смерти

Резкий рывок вправо. Подушка разорвана, перья разлетаются в воздухе. Крохотные синицы с неистовым визгом устремляются на оставшиеся подушки и создают перьевую бурю. Под нарастающий бой барабана синицы заклевывают друг друга на смерть, и в последний миг с солнечного неба обрушивается рояль. Последний аккорд еще долго звучит в перьевой туче. Наступает гробовая тишина. Молния опережает град и с грохотом обрушивается на рояль. Щепки взлетают в воздух вместе с душами погибших синиц. Смерть терзает глотки бедных птенцов под гром молнии. Одинокий старик стоит в прахе и перьях, безумно уставившись на странника в черном балдахине. Новая волна града обрушивает его на колени и забивает у еще кровоточащих птенцов. Мокрые перья с кровью мумизируют дряхлое тело старика поверх изорванной рубахи и короткой юбки из мешковины. Является Судорога в обнаженном виде и начинает дрожать над могилой. Ее страстный языческий танец сопровождается выплескиванием крови из золотого кубка на подготовленный жертвенник. Дрожь сменяется эпилептическим припадком и накрывает всех. Смерть обгладывает кости птенцов, разбросанных вокруг пепелища, и, бешено пританцовывая под свой козлиный ритм, заскакивает на негритянку и втаптывает ее в грязь. Грязная, мокрая шерсть Смерти покрывается кусками полусвернувшейся крови, а внутренность негритянки заполняется грязью. То там, то тут обрушивающийся град вскрывает толстую грязевую пелену, и на мгновение открывается земля, усеянная разорванными птенцами, кровавыми перьями и деревянными щепками от рояля.

 

 

Казнь земли

Смерть обволакивает машины. Она тянется в небо и разбивается об асфальт. С мокрым снегом выпали листья. Они пятились в разные стороны, сбивая друг друга, сбиваясь в кучи. Смерд потоптал в поле весь урожай. Рожь и пшеница покрылись слизняками. Копошащиеся в навозе голые червяки ищут хлеб. На черное поле упал трамвай. Он рассек воздух и с неба посыпались красные черви. Весь мир взялся судорогой, земля покрылась мурашками от этой мерзости. Но черви сыпались и сыпались. Они залезали в эти мурашки и делали там свои норки. Потом они превращались в куколок и зимовали. Снег падал на сморщенные и морщинистые мурашки и мурлыкал.

«Раз смерть пришла, значит, ей нужны мертвые яйца». И я это понимал. Но Смерд меня не хотел даже слушать. Он выколупывал куколок из ледяных и потрескавшихся мурашек, расковыривал их, покрытые панцирем, животы и выпивал молоко изнутри. Растопырив пальцы, он валялся как пузатая довольна свинья, хохотал и гладил свой круглый живот, посматривая на меня одним глазом. «Канн-фуз», - объявил он и вырубился. 

 

 

Циклоп

«За… за… за Кондратием будешь . Ты же выше.» - довольно рассмеялся он. Уперев сапог в подбородок, он производил жалкую картину. Но мы остались лежать и до невозможности напрягали свой слух, чтобы не пропустить ни одного его звука. «Рассказываю», - вдруг бухнул он. – «Ка-ра-пуз. В рыло дам! А ну его…» Расстояние между нами все сокращалось и  мы с трудом удерживали свои головы на картинах. Из-под моего Ван Гога кто-то захрапел, но я продолжал быть немым и циклоп это заметил. Он тихо подошел и сел мне на живот. Мой лоб покрылся потом. Из носа побежала ручьем кровь, и я стал ее жадно пить. Я высовывал раздраженный язык, чтобы ни одна капелька не скатилась мимо рта. Но скоро язык высох и стал сильно болеть от этой работы; иногда его брала судорога. Но моя жажда была сильнее, и я глотал уже скудные ручейки крови из моего истощенного тела. Циклоп уже сидел на моем хребте и сквозь кожу касался пола. Вся моя нижняя часть онемела, и я превратился в глотку, язык и нос. Иногда у меня случались приступы тошноты, и я с трудом справлялся с ними. Мои глазные яблоки высохли, и все тело затекло…

 Вдруг я понял, что циклоп стоит и смотрит на меня. Меня начало рвать кровью. Циклоп все также продолжал стоять и смотреть на меня, весь в моей кровавой ванне. Я уже не видел его, так как мои глаза были залиты кровью и засохли, но я чувствовал, что он где–то рядом – такой же молчаливый и ничего непонимающий.

 

 

Вернуться на главную